Geschichte der Wolgadeutschen

ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ РУССКИХ ДЕЯТЕЛЕЙ

ИЗДАНИЕ А. МЮНСТЕРА


ГУБЕР, Эдуард Иванович, русский писатель. Родился 1 мая 1814 года в саратовской немецкой колония Усть-Залихе[1] и, проводя детство в замкнутой семье отца своего, местного пастора, на четвертом году по собственной охоте начал учиться читать и писать, причем обнаруживал такую склонность к рифменным созвучиям, что уже пяти лет спрашивал отца: действительно ли латинские метры Виргилия можно считать стихами? А на седьмом году сам сочинял стихи и переписывал их в тетрадку, заглавием которой было: «Полное собрание сочинений Эдуарда Губера, издать после моей смерти». — В 1823 году, с переводом Губерова отца на консисториальную службу в Саратов, 9-тилетний Губер начал учиться у своего отца языкам греческому и латинскому, в апреле 1824 года стал брать первые уроки русского языка у местного грамотея В.Я. Волкова, а четыре месяца спустя, в августе 1824 года, выдержал приемный экзамен и поступил в Саратовскую гимназию, не задолго перед тем основанную и тогда процветавшую под дирекцией ученого Миллера. В гимназии Губер скоро сделался любимцем учителя русской словесности В. П. Волкова, который, любя поощрять старательных и способных учеников даже подарками книг из собственной, разумеется, скудной библиотеки, заметил недюжинность Губера, тщательно собирал все сочиненьица будущего поэта, и между ними сохранил разбор Державинской «Оды на смерть Мещерского», — разбор, проникнутый влиянием некоего Фесслера, ученого мистика, то католика, то протестанта, посещавшего дом отца Губерова. — Сам будущий поэт тоже начинал тогда наполнять тетрадку, озаглавленную: «Опыты в стихах и прозе Эдуарда Губера», — и тут, рядом с Рассуждением о бессмертии души, являлись одно за другим стихотворные Послания к друзьям, Мысли над гробом, даже дума Георгий московский, — произведения, написанные в 1828‒1830 гг. и, в сущности, слабые, но, по внешней отделке стиха, удовлетворительные для 14‒16 летнего гимназиста, недавно ознакомившегося с русским языком. В 1830 году 16-тилетний Губер оставил Саратов и поехал в Петербург, где выдержал приемный экзамен в университет и в институт корпуса инженеров путей сообщения, но поступил в последний, благодаря кому-то, обратившему внимание на фамилию Губера, отец которого, в то самое время, ознаменованное повсеместной холерой, отличался подвигами самоотвержения в Саратове. Принятию Губера в институт содействовал также В.А. Жуковский, к которому Губер был направлен саратовской знакомой своею, баронессой Гойм, женщиной, воспитанной в духе Екатерининского века, подругой Карамзина, Дмитриева, Воейкова и самого Жуковского. Переписки с этой баронессой Губер не прерывал и находясь в институте, где он, по свидетельству товарищей, «занимался менее других предметов собственно инженерными науками и математикой, которая была ему не по душе». Но литературные опыты Губера не прерывались и первый из них, стихотворный, был напечатан в «Северном Меркурии» 1831 года, после чего Губер по совету саратовского совоспитанника и друга своего Г.Я. Тихменева долго не являлся в печати. В 1834 году Губер окончил курс и вместе с 40 другими воспитанниками был выпущен на службу прапорщиком, причем в списке и приказах именован не Губером, а по какой-то ошибке — Губертом. — К 1835 году у Губера было отделано уже до 25 стихотворений, которые он готовился издать отдельной книжечкой, с посвящением институтскому товарищу своему А.И. Бахметьеву, и даже отдал процензуровать А.В. Никитенко, но издание не состоялось. Тогда же, быть может, Губер предлагал кое-что в «Библиотеку для Чтения» и предлагаемое не было принято, вследствие чего возникли «неприятности» между Губером и Сенковским, упоминаемые биографом первого, г. Тихменевым. Впрочем, кроме стихотворной деятельности, у Губера нашлась и другая: дядя его академик Шмидт доставил племяннику работу в Энциклопедическом Лексиконе Плюшара, по поводу которой Губер сошелся с Н.И. Гречем и бывал у него каждый четверг. «Этот день, писал Губер к сестре своей, для меня самый приятнейший в недели тем более, что у него (Греча) собираются также все знаменитые русские поэты и литераторы и трактуют по большей части о поэзии и литературе, судят о новостях и т.д.» — Посещая по четвергам Греча, Губер посвящал остальное время чтению немецких философов, трудился над переводами из денег, изучал и переводил Гетева «Фауста», наконец, нередко отсутствовал из Петербурга по службе, напр., целое лето 1835 года провел в Шлиссельбурге, где, между инженерными работами, не оставлял подготовлять себя к занятию обещанной ему должности адъюнкт-профессора русской словесности при институте. — В исходе 1835 года Губеров перевод «Фауста» был представлен в цензуру, но не пропущен ею, — и Губер разорвал свою рукопись, плод пятилетних трудов. А.С. Пушкин, тогда же сведавший об этом, посетил огорченного поэта, с которым до того вовсе не был знаком, и Губер, приведенный в восторг вниманием к нему Пушкина, поспешил отдать ему неожиданный визит, а затем между Пушкиным и Губером завязались литературные отношения, основанные на том, что Губер дал обещание начать вторично перевод «Фауста» и не иначе заходить к Пушкину, как принося с собой отрывок нового перевода. Занятый этим трудом, Губер решительно подчинился влиянию Пушкина, но скоро вместе со всей Россией должен был оплакивать потерю великого поэта — и вылил скорбь свою в стихах, начинавшихся так:

Я видел гроб его печальный,
Я видел в гробе бледный лик,
И в тишине, с слезой прощальной,
Главой на труп его поник!
Но пусть над лирою безгласной
Порвется тщетная струна,
И не смутит тоской напрасной
Его торжественного сна.

Эти стихи ходили тогда по рукам, читались даже в аристократическом кругу и обратили на себя внимание главноуправляющего путями сообщения, графа Толя, который, призвав к себе Губера, объявил, что «ему очень приятно иметь в числе своих подчиненных такого даровитого человека». Такая похвала, без сомнения, льстила самолюбию Губера, в том же 1837 году писавшего к одному из своих друзей: «мое небо — литературная слава. Семилетним мальчишкой я кропал стихи и думал о поэзии, думал прославиться. Слава — единственная женщина, за которой я усердно ухаживаю; не знаю, обратит ли она внимание на страстного любовника, на несчастного обожателя, или отвергнет»... Последнего, по крайней мере, в то время, не случилось: 23-х летний Губер, обласканный Пушкиным, не только сделался необходимостью тогдашнего литературного кружка, но даже сам стал как бы центром, около которого вращались именитые личности в роде графа Н.А. Апраксина, князя Д.П. Салтыкова, графа А.С. Уварова и т.п. Посещая Н.В. Кукольника, К.П. Брюллова, графа Ф.П. Толстого и, чаще всего, дом П.Н. Всеволожской, Губер сошелся с И.А. Крыловым, от которого на юбилейном обеде его в 1838 году получил листок из лаврового венка, поднесенного знаменитому баснописцу. Уже в 1838 году Губер начал постоянное сотрудничество в «Современнике» и «Литературных Прибавлениях к Русскому Инвалиду», тогда же напечатал в «Новогоднике» Кукольника первую главу оригинальной поэмы своей — и вместе автобиографии — Антоний, а в 1839 году вышел в отставку с чином капитана и немедленно поступил гражданским чиновником в канцелярию графа Клейнмихеля, преемника графа Толя. С 1840 года Губер, должно быть примирившийся с Сенковским, взял на себя постоянное сотрудничество в «Библиотеке для Чтения», по отделу критики, с жалованьем по 6 тыс. рублей в год, кроме гонорария в 200 рублей за каждый печатный лист, — и начал светскую жизнь, беспрерывно посещал или аристократические салоны, или маскарады, особенно ему нравившиеся, а в 1842 году совершенно оставил службу и на лето должен был для поправления расстроенного здоровья уехать в орловскую деревню одного из своих приятелей. Тот же род жизни Губер продолжал и три следующие года, по истечении которых, в 1845 году, явился в печати сборник сочинений его, доказывающий, что истинной основой поэзии Губера было недовольство самим собой и окружающим. «Это вечное плаканье, говорит один из позднейших критиков Губера, не только несносно, оно отвратительно. Нигде не видно ни борьбы, ни негодования, ни силы: всюду беспомощное покорство, общие фразы о неудовлетворительности жизни, всюду вялое, плаксивое бессилие». Белинский, критик дельный и глубокий, отозвался о книжке Губера так: «В его стихотворениях мы увидели хороший обработанный стих, много чувства, еще более неподдельной грусти и меланхолии, ум и образованность, но, признаемся, очень мало заметили поэтического таланта, чтоб не сказать — совсем не заметили его». Вслед за изданием этих стихотворений Губер написал еще поэму Прометей, а затем бросил занятия и целые ночи просиживал у Дюссо или блуждал в маскарадах, чем окончательно уничтожил свое здоровье. А так как для поддержки последнего требовались денежные средства, то Губер в исходе 1846 года снова предложил сотрудничество свое Сенковскому, принял приглашение писать фельетоны в преобразованных тогда С. Петербургских Ведомостях и послал в редакцию возобновлявшегося «Современника» стихотворение У люльки, едва ли не положительнейшее из всех туманных произведений Губера, но, по обстоятельствам, от редакции не зависевшим, тогда не напечатанное. Последнее стихотворение Губера Ave Maria было написано 28 марта 1847 года, а 5 апреля Губер, придя по обыкновению обедать к П.Н. Всеволожской, удивил хозяйку своим расстроенным видом, причем на вопрос ее: что с ним? отвечал: «нечего спрашивать! чего тут, когда околеваю!» — и уже не выходил из дома Всеволожской, в котором после 5-ти дневных страданий умер 11 апреля, окруженный друзьями. Тело его погребено на с. петербургском Волновом кладбище. — Э.И. Губер был среднего, почти высокого роста, с широкими плечами, крупными чертами лица, толстым носом, такими же губами, длинными темно-русыми, постоянно разбросанными, волосами, выразительными глазами, нависшими бровями, густыми черными бакенбардами, всегда небрежно одетый, угрюмый, но выражавшийся метко и резко, порою дививший друзей почти школьническими выходками. — Но друзья Губера до сих пор вспоминают с любовью о теплоте души его и художественной натуре, и если верить одному из этих друзей, г. Лонгинову, то «Губер много содействовал тому, что в некоторых гостиных заговорили, хоть отчасти, по-русски». — К чести же Губера относится и следующее обстоятельство: получив однажды приказание распорядиться экзекуцией какого-то нашалившего воспитанника, Губер лаконически возразил начальнику: «не умею!» — и не пошел на экзекуцию, вслед за которой на поручение того же начальника изложить хорошим слогом одну бумагу, — поручение, сопровождавшееся ироническим вопросом: это умеете? — Губер весьма хладнокровно ответствовал: «это умею; а того не умею». — Г. Тихменев, сын друга Губерова, взял на себя труд собрать все написанное Губером и в 1860 году издал в 3-х томиках «Сочинения Э.И. Губера», из внимательного знакомства с которыми вытекает следующее, действительно, справедливое заключение одного критика: «Ни русская природа, ни русская жизнь, ни русские интересы не коснулись души Губера, и хотя он, как благонамеренный человек, любил свое второе отечество, любовь эта была привязанностью головною, холодною». Поэтому-то Губер никогда не займет места даже между второстепенными русскими поэтами.


[1] Э.И. Губер родился в с. Екатериненштадт. – Прим. А. Шпак.


Э.И. Губер – илл. 27.

E. Huber (1814-1847)

Съ Дагеротипа. ‒ Изданiе Лит. А. Мюнстера. ‒ Imp. Lith. A. Munster (Editeur) St. Pbg. ‒
Литографъ П.Ф. Борель.


Портретная галерея русских деятелей. / Изд. А. Мюнстера. Том 2: Сто биографий. – СПБ: Тип. А. Мюнстера, 1869, с. 25-27.