САРПИНКА
Среди ремесленников и «художников», поселившихся в колониях, было немало ткачей различных материй, до шелковых включительно. Еще Паллас свидетельствует, что в колониях Починная и Макаровка поселилось «много отличных ткачей суконных и бумажных материй, высказывавших пожелание открыть здесь ткацкие фабрики». В списке Починной и Макаровки значатся ткачи Бургард, Блюм, Фрес, Гель, Франк, Гофман, от которых ныне нет и следа.
Правда, в саратовской Немецкой слободе были ткацкие фабрики Форшпрехера, Штенгеля и др., но они создавались аферистами лишь для получения от правительства ссуд; с получением последних фабрики и фабриканты исчезали. Ткачи же, оставшиеся без работы и неспособные к хлебопашеству, уходили из колоний в города, а впоследствии их долги в казну пришлось уплачивать их односельцам.
Промышленное ткачество впервые начало развиваться в Сарепте, почему вырабатываемая колонистами ткань и получила название сарпинки. Уже после Пугачевского бунта там стали вырабатывать бумажные материи и платки, выписывая для них пряжу из Саксонии и Силезии, и производство это так развилось, а спрос настолько возрос, что в 1796 г. последний мог быть удовлетворен лишь на четверть. Поэтому в 1797 г. был выстроен для этой фабрикации второй каменный корпус, в котором стали выделывать полу-шелковое полотно, канифас, бумажные чепцы, чулки и платки. Шелк для полушелковых материй выписывался из Италии, так как русский шелк не имел прочной окраски и нитки его были неодинаковой толщины.
Дорогое и затруднительное получение пряжи из-за границы побудило сарептян выделывать пряжу у себя на устроенных прядильнях из хлопчатой бумаги, выписываемой через Астрахань из Персии, что и увенчалось полным успехом. Но, ввиду незначительности населения колонии, Сарепта решила отдавать прясть необходимую для ткачества бумагу в колонии, сначала в Поповку, а затем в Севастьяновку, Норку и Лесной Карамыш. В Сарепте же была устроена красильня для окраски в разнообразные цвета бумажной и шелковой пряжи, которая затем продавалась в города России и употреблялась для собственной выработки материй, тканье и обработка коих были сосредоточены в Сарепте. Постепенно ткацкое производство настолько расширилось, что Сарепта, не имевшая достаточно рабочих рук, открыла в 1810 г. ткацкую фабрику в своем главном бумагопрядильном пункте — Норке, охотно уступившей место для возведения необходимых построек. Так было положено начало сарпинского производства в колониях. Но оно просуществовало недолго. Высокие цены на сарпинку вызвали конкуренцию со стороны. В колониях начали селиться и устраивать бумагопрядильни агенты русских фабрикантов, значительно увеличивая заработную плату.
Сарептяне обратились с просьбой предотвратить опасность к Саратовской Конторе опекунства иностранных, которая обещала при незначительном повышении сарептянам заработной платы устранить конкуренцию русских предпринимателей. Но репрессии оказались запоздавшими: бумагопрядильни вскоре были совершенно вытеснены, так как в Россию получила доступ английская машинная бумага, обходившаяся дешевле той, которая прялась в колониях ручным способом. К тому же и колонисты, выученики сарептян, начали сами производить сарпинку, продавая ее по значительно удешевленной цене.
Ввиду конкуренции Сарепта перенесла ткацкое производство в 1816 г. в Саратов. Но время сделало свое дело. Сарепта не умеет конкурировать и существует только монопольно: она не старалась ни удешевить, ни усовершенствовать, ни даже приспособить к современным требованиям потребителей свои производства. Поэтому тяжелые на подъем сарептяне должны были не только отказаться от ткацкого производства, но и уступить торговлю в Саратове более предприимчивым людям. Сарпинское производство развили, усовершенствовали и удешевили в Саратове энергичные купцы — нем-цы братья Шехтель. Сарептяне перенесли ткацкое дело в 1819 г. в Лесной Карамыш, но конкуренции более выдержать не могли и приступили к полной его ликвидации, а в 1821 г. передали и торговлю в частные руки, брату Лорецу. За сарпинское производство взялись колонисты, изучившие его в совершенстве в Саратове и отправлявшие вытканную в колониях сарпинку в магазины братьев Шехтель, которые сбывали ее во все концы России.
Вскоре, однако, Шехтели разорились. Они вздумали добывать в Сибири золото, и один из братьев поселился в Красноярске. На приисках Шехтели потратили весь свой капитал и влезли в большие долги. Дома и увеселительный сад их (ныне народный театр) в Саратове были проданы с аукциона, и торговое дело прекратилось. Это обстоятельство создало более крупных предпринимателей, которые заготовляли основу, отдавали ее ткать на станках, а затем продавали сарпинку на Макарьевской и Урюпинской ярмарках.
В 1820-х годах сарпинское производство было развито в колониях Усть-Золиха, Голый Карамыш и Поповка.
Переходя от мелких к более крупным предпринимателям, это производство в 1850-х годах сконцентрировалось в руках трех лиц: Шмидт, Борель и Рейнеке, которые открывали фабрики не только в родных колониях, но и в Лесном Карамыше, Гололобовке, Сплавнухе и Норке. Кроме того они пользовались услугами массы мелких фабрикантов, которых снабжали бумагой в обмен на выработанную сарпинку.
По официальным сведениям Конторы иностранных поселенцев, в 1866 г. существовало 69 сарпинских фабрик, где работало до 6000 ткацких станков; переработано пряжи до 30 000 пудов и изготовлено платков и разных материй на 1 156 000 руб.; красильные фабрики окрасили бумажной пряжи на сумму 480 000 рублей. В 1870 г. общее производство сарпинки доходило до 3-х миллионов рублей. Однако в начале 70-х годов сарпинское производство начало падать, и разбогатевшие сарпинские короли Шмидт, Борель и Рейнеке перенесли свою деятельность на мучное производство, где им удалось нажить миллионные состояния.
С уходом крупных предпринимателей сарпинское производство приходило в упадок: ручное производство саратовской сарпинки вытеснялось удешевленным машинным производством московской мануфактуры, переход ситца на самоткацкие станки уменьшил его стоимость на 5-6 коп. за аршин. Более же всего губила дело рутина. В то время как удешевленное производство мануфактуры совершенствовалось, сарпинка оставалась до последнего времени такой, какой создали ее сарептяне. И не дождись сарпинка своего реформатора, она бесследно исчезла бы из колоний, как исчезла из Сарепты.
Центром сарпинского производства остался Голый Карамыш, который, однако, влачил жалкое существование. Он уже не мог расширить производство и должен был прибегнуть к посредничеству крупной мануфактурной торговой фирмы в Саратове, сосредоточившей в своих руках почти всю вырабатываемую в колониях сарпинку. Тут-то и явился человек, понявший причины сарпинского кризиса, в лице управляющего мануфактурной торговлей Кузнецова — А.Л. Степанов. Степанов усмотрел, что прочное, но дорогое ручное производство сарпинки может конкурировать с мануфактурой лишь при удешевлении сарпинки и приближении ее к современным требованиям моды и удобств. Он организовал из разрозненных сарпинских фабрикантов товарищество. Были усовершенствованы ткацкие станки, выписана крученая бумага, стали изготовлять полушелковые и даже шелковые сорта сарпинки, улучшены красильни и заведены апретурные фабрики, отсутствие которых, по заявлению Цюге, в свое время было причиной упадка ткацкого производства первого саратовского ткача Форшпрехера. В течение пяти лет сарпинское производство до того продвинулось вперед, что сарпинка получила всероссийское распространение и покупалась как бедным рабочим, так и аристократической барыней.
Через пять лет Степанов вышел из товарищества и, получив на свой пай капитал, учредил собственную фабрику в Саратове, пригласив ткачами русских крестьян. Но дело не пошло, так как русский крестьянин по характеру своему совершенно не приспособлен к кропотливой и усидчивой ткацкой работе. Степанов в течение нескольких лет прожил все нажитое в товариществе и поступил управляющим в прежнюю, сосредоточенную в одной семье, сарпиночную фирму — торговый дом «Андрей Бендер и сыновья», сумевшую за время отсутствия Степанова развить дело до размера миллионных оборотов. Как ни странно, но сарпинка обязана своему развитию и распространению главным образом русской революции 1905-1906 годов. В это время производство московской мануфактуры, вследствие забастовок фабричных рабочих, сократилось, а на некоторых фабриках даже прекратилось. В колониях же было спокойно, и ткачи, получив небольшую прибавку к сдельной плате, усиленно производили сарпинку, на которую, при недостатке мануфактуры, явился громадный спрос при значительно повышенной на нее цене. Бендер окончательно разбогател, а незаметный фабрикант Мейер в глухом селе Починное удесятерил сарпинское производство и свое состояние.
Сарпинское производство имело большое влияние на развитие некоторых колоний. Способствуя, благодаря притоку рабочих рук, увеличению народонаселения и росту благосостояния колоний, это производство создало центры колонистской культуры и совершенно преобразило внешний вид немецких поселений. Велико бывает удивление случайно проезжающего путника, когда в ночной темноте перед ним вдруг вырастают большие фабричные корпуса, освещенные ярким светом электрических огней. Лишь днем он увидит, что находится не в уездном или губернском городе, а в глухой колонии Починной Сосновской волости. Аппретурные фабрики Бендера в Голом Карамыше и Мейера в Починном выстроены по последнему слову науки; помимо аппретуры в них оборудованы ткацкие станки для выработки сарпинковых полотен, бумазеи и пикейных одеял.
Сарпинское ткачество составляет не фабричный, а кустарный промысел, так как ткань производится дома, на своих ткацких станках за сдельную плату. Сарпинский производитель в своей сновальне готовит лишь основу для тканья, которая сдается в раздаточную контору, откуда выдается ткачам. Промысел ценен для колонистов тем, что занимаются им осенью и зимою, в свободное от полевых работ время, обычно всей семьей. Взрослые мужчины и женщины ткут в большой комнате на одном или нескольких станках; подростки от 7 до 15 лет заняты наматыванием с помощью веретена на шпульки-катушки ниток для основы, зарабатывая 10-15 коп. в день; глава семьи сносится с раздаточной конторой: получает основу, бумагу и шпульки, сдает вытканную материю, намотанные шпульки и производит все расчеты.
По окончании полевых работ, обыкновенно с начала октября, каждый колонистский дом превращается в маленькую ткацкую и шпульную фабрику. Все работают с 5 часов утра до 10 часов вечера, делая перерывы лишь для еды. Тяжесть ткацкого труда усугубляется неблагоприятными условиями. Ни размер помещения, ни освещение не удовлетворяют элементарным требованиям гигиены: вентиляторов обыкновенно не бывает, воздух сперт от скопления людей и трения ниток. Первоначально ночной свет давали мигающая лучина и сальная свеча; с 80-х годов к станку приспосабливалась керосиновая лампа, а в последнее время в двух селах над станком устроена электрическая лампа. Раскачивание ткацкого станка, стук челнока, насвистывание шпульного веретена производят в комнате невообразимый шум, при котором никакие слова расслышать невозможно. Впрочем, в ткацких комнатах не разговаривают: каждый сосредоточивается на своей работе; лишь воскресный день дает колонистам возможность наговориться за неделю. Негигиеничность условий ткацкой работы сказывается на здоровье колонистов Камышинского уезда, где ткацкий промысел существует, что выявляется при призыве их к отбыванию воинской повинности: почти половина призываемых ткачей страдает трахомой глаз, повреждением барабанной перепонки и слабогрудием. Между колонистами всегда легко отличить ткача по характеру: он угрюм и малоразговорчив.
С экономической стороны сарпинское ткачество колонистов имеет громадное значение. Центр сарпинского производства — Сосновская волость, несмотря на малоземелье, — самый состоятельный и обеспеченный уголок губернии, в голодные годы никогда не нуждается в правительственной хлебной ссуде и бездоимочно вносит все причитающиеся с него казенные и земские повинности.
Дитц Я. Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 2000, с. 272-277.